В уборе из цветов и крынок
Открыл ворота старый рынок.
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль невиданной красы,
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
Но вот, разрезаны ножом,
Они свиваются ужом.
И мясо, властью топора,
Лежит, как красная дыра;
И колбаса кишкой кровавой
В жаровне плавает корявой,
И вслед за ней кудрявый пес
Несет на воздух постный нос,
И пасть открыта, словно дверь,
И голова, как блюдо,
И ноги точные идут,
Сгибаясь медленно посередине.
Но что это? Он с видом сожаленья
Остановился наугад,
И слезы, точно виноград,
Из глаз по воздуху летят.
Калеки выстроились в ряд.
Один играет на гитаре.
Ноги обрубок, брат утрат,
Его кормилец на базаре.
А на обрубке том костыль,
Как деревянная бутыль.
Росток руки другой нам кажет,
Он ею хвастается, машет,
Он палец вывихнул, урод,
И визгнул палец, словно крот,
И хрустнул кости перекресток,
И сдвинулось лицо в наперсток.
А третий, закрутив усы,
Глядит воинственным героем.
Над ним в базарные часы
Мясные мухи вьются роем.
Он в банке едет на колесах,
Во рту запрятан крепкий руль,
В могилке где-то руки сохнут,
В какой-то речке ноги спят.
На долю этому герою
Осталось брюхо с головою
Да рот, большой, как рукоять,
Рулем веселым управлять.
Вон бабка с неподвижным оком
Сидит на стуле одиноком,
И книжка в дырочках волшебных
(Для пальцев милая сестра)
Поет чиновников служебных,
И бабка пальцами быстра.
А вкруг - весы, как магелланы,
Отрепья масла, жир любви,
Уроды, словно истуканы,
В густой расчетливой крови,
И визг молитвенной гитары,
И шапки полны, как тиары,
Блестящей медью. Недалек
Тот миг, когда в норе опасной
он и она - он пьяный, красный
От стужи, пенья и вина,
Безрукий, пухлый, и она -
Слепая ведьма - спляшут мило
Прекрасный танец-козерог,
Да так, что затрещат стропила
И брызгнут искры из под ног!
И лампа взвоет, как сурок.
1927
|
|
Dressed up in flowers and in crates
The ancient market opened up its gates.
The women here are fat as barrels,
Their shawls, breathtakingly beautiful,
The pickles swim diligently
In water, like giants.
Fish flash like rapiers,
Their small eyes timid,
But when cut with a knife
They curl up like snakes.
And by the power of the ax the meat
Gapes like a red hole,
The sausages, like bloody bowels
Swim in the coarse brazier,
And a bearish dog follows their scent
Holding its lean nose in the air,
Its jaws are open like a door,
Its head dish-shaped
And its legs pace precisely,
Bending slowly in the middle.
But what's this? With a sorry look
It stops short,
And tears, just like grapes,
Fly from his eyes into the air.
The cripples have lined up.
One plays guitar.
The stump of his leg, brother of his losses,
Is his breadwinner at the market.
And on that stump the peg
Is like a wooden bottle.
Another shows us his arm stalk.
He waves it, bragging,
The freak, he dislocated his finger,
And like a mole it squealed,
The bony crossroads crunched,
His face contorted to thimble size.
A third one, twisting his mustache,
Gazes like a belligerent hero
Around him during market hours
Meaty flies buzz in swarms.
He travels in a bucket on wheels,
A firm rudder hidden in his mouth,
His arms are drying up in a grave somewhere,
His legs are sleeping in some river.
All that's left to this hero
Is a gut crowned with a head
A mouth large as a lever
To guide the merry rudder.
There, an old woman with a steady gaze
Sits on a lonely stool,
A book of magic bumps
(Dear sister of her fingers)
Singing of petty bureaucrats,
The woman's quick with her fingers.
And all around-scales, like Magellans,
Tatter of butter, the grease of love,
The freaks, like idols,
In thick and prudent blood
The screech of a praying guitar,
And caps full, like tiaras,
Of shining copper. It's not long
Until that time when, in the dangerous burrow
He and she-he, drunk, red
From the chill, singing and wine,
Armless, swollen, and she-
The blind witch-will sweetly dance
The lovely goat-step
Until the floor boards crack
And sparks fly from under their feet!
And the lamp will howl like a badger.
1927
|
