Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
|
|
Only snakes shed their skin,
So their souls can age and grow.
We, alas, do not resemble snakes,
We change souls, not bodies.
Memory, with the hand of a giantess
You lead life like a horse by the reins,
You will tell me about those who lived
In this body before it was mine.
The very first was plain and thin,
And loved only forests in twilight,
He was a fallen leaf, a magic child
Who stopped the rain with a word.
A tree and a red dog -
These he took as friends.
Memory, memory, you will not find proof,
You will not convince the world he was me.
And the second...He loved a wind from the south,
Heard the ring of the lyre in every noise,
Said that life was a friend to him,
And the world a carpet beneath his feet.
I don't like him at all, it was he
Who wanted to be God and king,
He hung the sign of a poet
Over the doors of my silent house.
I like freedom's chosen one,
The seafarer and rifleman.
Ah, the waters clearly sang to him
And the clouds were full of envy.
His tent was on high ground,
The mules were strong and frisky
He drank in like wine the sweet air
Of a country unknown to the white man.
Memory, you weaken year to year,
Was it that one or another one
Who traded happy freedom
For a sacred, long-awaited battle.
He knew the pains of hunger and thirst,
Sleep disturbed, the endless road,
But St. George twice touched
His breast untouched by a bullet.
I am the somber and stubborn builder
Of a temple rising up in the gloom.
I covet the glory of Savaoth,
Both in heaven and on earth.
My heart will be scorched to the depths by flame
Until the day when the walls of the New Jerusalem
Will rise up clean
From the fields of my native land.
And then a peculiar wind will blow
And a terrible light will pour from the sky -
The Milky Way will unexpectedly bloom
Like a garden of blinding planets.
An unknown traveler will appear before me,
Hiding his face; but I'll understand all
When I see the lion following his tracks,
And the eagle flying toward him.
I will cry out...but who can prevent
My soul from dying?
Only snakes shed their skin
We change souls, not bodies.
|
